Мистификация. Страница 4
Притворство исчезло, когда мы с Ниной начали встречаться. Фредерик купил яхту и решил перегнать ее из Англии на Ибицу, где у четы ван Палландт был летний домик. Нина, я и еще двое наших знакомых участвовали в археологической экспедиции по розыску финикийских древностей на северном побережье острова. Мы взбирались на гору под жаркими лучами весеннего солнца, а затем часами копались и орудовали лопатами в прохладе пещеры. Наши старания были вознаграждены парой черепков и потрескавшейся головой богини Танит, и если она наложила проклятие на тех, кто осмелится покуситься на ее святилище, то мы точно пали его жертвами. Какие слова прозвучали между нами в тот день, сейчас уже и не вспомнить. Когда настигает любовь, с тобой говорят другие голоса, а земные обеты мало что значат.
Мы были вместе три недели, и тут Фредерик неожиданно вернулся на Ибицу. Его обуял приступ тяжелейшей морской болезни во время перехода через Ла-Манш, в результате чего новоиспеченный моряк быстро сошел на берег во Франции, а яхту оставил на попечении команды на весь оставшийся путь до Испании.
– Я не могу ему лгать, – призналась Нина.
– И не надо, – ответил я. – Признайся во всем. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты была со мной.
На следующий день она пришла вся в слезах и рассказала, что Фредерик умолял ее остаться, не забирать детей, обливался слезами.
– Он хочет начать все заново. Принять меня такой, какая есть. Ему никогда не приходила в голову мысль, что он может потерять меня. Теперь Фредерик клянется, что все будет по-другому.
– А чего хочешь ты, Нина?
– Не знаю...
Неделю спустя она все еще была в сомнениях, разрываясь между мужем, детьми, карьерой, чувством вины – и человеком, которого знала не больше месяца.
– Я люблю тебя, милый, но не могу все бросить вот так запросто. Не могу так с ним поступить.
– Тогда оставайся с семьей.
– Нет. Я хочу остаться с тобой, – ответила она и добавила, всхлипывая: – Я и тебя не могу отпустить.
Вот так Нина мучилась, и тянулось это день за днем. Она похудела, ослабела и каждый раз, приходя ко мне, будто демонстрировала еще один еле затянувшийся шрам на своей душе. Ее огромные голубые глаза, всегда лучившиеся каким-то затаенным удовольствием, теперь постоянно были полны слез. На лице проступили морщины; у нее появилась привычка качаться взад-вперед на стуле, одновременно ожесточенно теребя свои золотые локоны пальцами, на которых отчетливо стали проступать вены. Я был свидетелем ее агонии и слышал, как она постоянно повторяет слова Фредерика: "Не отнимай у меня моих детей".
Мой собственный брак с Фэй закончился шестью месяцами ранее, и я потерял двухлетнего сына. Наряду с состраданием меня терзали собственные грехи и страхи.
– Ты не можешь решить, – сказал я.
– Нет. Разве ты не видишь? Клиффорд, скажи, что мне делать?
Мы сидели на камнях мыса Старого города, у самого моря.
– Возвращайся к нему, – ответил я. – Ты должна. То, что происходит сейчас, убивает нас обоих. Дай шанс. Он любит тебя. Сейчас ты влюблена в меня, но, возможно, это пройдет. Называй наши чувства курортным романом, заканчивающимся вместе с летом.
Она мрачно посмотрела на меня:
– Ты сам-то в это веришь?
– Нет, – сказал я, немного помедлив. – Вообще не верю. Но ты вернешься к нему и притворишься, что это правда. Тебе надо сохранить рассудок. И мне тоже.
Я попрощался с ней и оставил там, на камнях, рядом с морем. По ее щекам лились неудержимые слезы, а сама она съежилась, содрогаясь от рыданий.
* * *Воспоминания о Нине омрачали наши с Эдит отношения с самого начала, как только мы встретились. Это случилось летом. Мой четвертый роман "38-й этаж" стремительно двигался к финалу. Я тогда жил в квартире в Старом городе, а у Эдит была маленькая finca в деревне. Эдит, швейцарка, художница, красивая и полная энергии двадцативосьмилетняя женщина, ценила свою независимость превыше всего. Когда я встретил ее в июле, у нее уже были две девочки от первого брака с немецким промышленником из Рура. В декабре они развелись. Мы позволили любви прийти к нам постепенно, не давя друг на друга и не давая никаких обещаний, а в январе уже жили вместе. Finca на дороге Сан-Хосе стала нашим домом.
Но тень Нины никуда не исчезла. У меня появились деньги, и впервые в жизни мы с Эдит отправились в путешествие по Испании, оттуда в Марокко, а затем в Вест-Индию. Она была самой надежной женщиной, которая когда-либо мне встречалась, и не просила взамен ничего, но тень прежней любви неотступно следовала за мной. От наших общих друзей я знал, что брак Нины и Фредерика треснул по швам через год после нашего расставания; единственной вещью, которая еще соединяла их, была ее карьера. И вот летом 1966 года она явилась ко мне в студию на Лос-Молинос, и наш роман закрутился вновь. Для обоих страсть стала наваждением, таящимся под обыденностью повседневного течения жизни и вспыхивающим от одного взгляда из дальнего угла комнаты, звука имени, неожиданного воспоминания. Назовите это любовью, назовите это безумием – там было все. Единственным отличием от прошлого стало присутствие в моей жизни Эдит. Я хотел остаться с ней и не мог отказаться от гармонии и тепла, которые крепли с каждым днем. Назовите это любовью, назовите это жадностью – там было все. Человек, способный дать определение своей любви, доказывает тем самым ее искусственность.
В январе 1967 года я на месяц улетел в Нью-Йорк, а Нина присоединилась ко мне, прервав отдых на Антигуа. Мы были вместе две недели, и слух об этом дошел до Ибицы. Когда я вернулся месяц спустя в поместье на дороге Сан-Хосе, Эдит нашла кого-то другого и уже собрала мои вещи. "Уходи", – попросила она.
Ее боль и моя вина были слишком велики, чтобы справиться с ними. Я переехал в свою студию на Лос-Молинос. Нина жила в Лондоне, все еще с Фредериком, все еще несчастная, хлопотливо обставляя новую квартиру в Челси. Мы писали друг другу, но она была слишком занята, чтобы прилететь, и инстинктивно я чувствовал, что будет ошибкой ехать к ней. Мы все плыли по течению, и каким-то образом я понимал, что метаться от одной женщины к другой будет очень глупо. Нина, будучи в таком же смятении, тоже это знала.
Эдит на месяц уехала с острова, а когда она вернулась, я встретил ее в аэропорту и сказал:
– Я люблю тебя. Если ты чувствуешь то же самое, то прости меня и давай попробуем начать все заново.
Раны, которые мы нанесли друг другу, затягивались медленно. Эдит страдала в неуверенности, а я был в смятении. Весь май мы слушали радио и читали газеты, и в конце месяца арабские угрозы Израилю достигли своего пика. Я поговорил с несколькими еврейскими друзьями на острове. Мы решили пойти на войну добровольцами. Мы могли водить автобус в Тель-Авиве, быть на подхвате. Со стороны все выглядело наивно и идеалистично, но чувства наши были подлинными; правда, инерция восторжествовала и мы не сделали ничего. 2 июня 1967 года на ночном пароме я уехал с Ибицы в Аликанте, направляясь на Гибралтар, где мне нужно было поменять номерные знаки на своем старом "пежо-универсале". На следующий день в газетах Гренады сообщили, что израильские танки вторглись в Синайскую пустыню. В испанской прессе писали только о египетских победах. Я позвонил в парижское посольство Израиля, и там мне сказали, что в ближайшее время рейсов на Тель-Авив не предвидится. Я вернулся на Гибралтар, а затем доехал до Малаги, прежде чем решился. Полетел в Париж и там принялся ждать. Через два дня после того, как война была официально прекращена, полеты возобновились. Я купил билет на единственное оставшееся место рейса "Эйр Франс" и протелеграфировал Эдит: "ЛЕЧУ В ИЗРАИЛЬ СВЯЖИСЬ СО МНОЙ ТЧК ОТЕЛЬ ЦАРЬ ДАВИД ИЕРУСАЛИМ ВЕРЬ МНЕ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ КЛИФФ".
В Иерусалиме мне удалось достать удостоверение журналиста. Когда я садился в самолет, то не понимал, почему лечу в Израиль, если только не принимать во внимание примитивный приступ солидарности и неистовое желание просто оказаться там. Но как только я взобрался на Голанские высоты и поговорил там с солдатами, я понял, что есть только одна вещь, которую мне надо сделать: написать книгу. Возвращаясь из Иерихона в отель "Царь Давид", я решил проверить почту. Портье передал мне телеграмму. Я прочитал: "ЛЕЧУ В ИЗРАИЛЬ РЕЙС ИЗ ИТАЛИИ ПРИЛЕТАЮ ЧЕТВЕРГ ВЕРЬ МНЕ ТОЖЕ ТЕБЯ ЛЮБЛЮ ЭДИТ".